Что именно и почему случилось с Олей Булгаковой, пока неизвестно, и окончательному объяснению, скорее всего, не поддается. Художники, как известно, тоже меняются, иногда довольно резко и отчетливо. Но всему есть пределы. Превратиться в свою полную противоположность, пожалуй, невозможно. Ольга Булгакова, если вспомнить ее картины тридцатилетней давности, и посмотреть на работы последних лет, удивляет решительной переменой творческой личности. Или это только так кажется?

Она легко и как бы беззаботно сделалась в последние советские годы иконой московской хорошей живописи. Поэтически выражаясь, она была наша Юнона или Диана. Извините, если запутался с мифологией. В общем, она была светлая дева поэтичной художнической тусовки, и с мечтательным взором писала волнующие сновидения души, и воплощала интеллектуальную мечту о духовности. Циники-концептуалисты быстро подобрали подобным устремлениям тогдашних идеалистов и мечтателей обидное прозвище «духовка».

Другой художник напишет просветленные лица, или вылепит вдохновенного Пушкина, и всем делается смешно и неловко. Булгакова могла себе позволить что угодно, и к ней не приставало. Она писала своего мистического Гоголя, горькие смешки клоунов, театральные аллегории, и прочие выдержки из словаря скорбно и бесполезно умных свидетелей конца эпохи. Но не нашлось даже среди критиков никого, чтобы задеть или обидеть нашу светлую деву неприятной выходкой. Даже зависть, главный порок мира художников, была перед нею бессильна.

История пошла странным аллюром, самые отчаянные терялись, и признавались в своей растерянности и своем недоумении. Раны, разумеется, у всех кровоточили, у всех болела Россия. Саркастические шарады и хитроумные ребусы посещали картины Булгаковой ровно так же регулярно, как это случалось с ее собратьями. Сновидения Булгаковой тоже становились пугающими, аллегорические персонажи невнятно, но грозно обещали то лабиринт, то тупик. Апокалиптика превращалась в образ жизни и картину мира.

Достоверных фактических подробностей этих моментов жизни своей героини я не знаю, а если бы и знал, то не выдал бы. Почему-то не сомневаюсь в том, что у нее тоже был период метаний, растерянности, неуверенности. Она попыталась одно время найти себе место в абстрактной живописи. Не думаю, что из этого могло бы получиться что-то путное, но как бы то ни было, абстракция – это высшая математика визуального искусства. Никакой литературы, и бездна психологии, ибо безвидные формы и чистые цвета прямо цепляют за психику. Не за рацио, а за подсознание. Словами не опишешь, а позвоночником почувствуешь.

Поменять театрализованные фантазии, аллегории и сновидения на язык ничего не изображающих форм – это похоже на прыжок с высоты в темную воду, без достоверного знания о характере дна в данном месте. Но даже эти эпизоды в биографии Оли Булгаковой не были самыми радикальными. Самая мечтательная скрипка нашего большого и недружного оркестра, она долго наращивала какие-то другие струны, копила энергетику, чтобы в один момент взорваться, и загреметь новыми звучаниями.

Начало нового века и нового тысячелетия совпало с появлением нового искусства Ольги Булгаковой. Она пишет, как и прежде, сериями или циклами, и сами названия говорят о том, что тут вступили в игру высшие силы. Серии «Имена», «Матриархат», «Библейские эскизы» и «Ангелы» (последняя серия отпочковалась от предпоследней) говорят о том, что художник углубляется в мифологию, эту первую философию человечества, и в священные книги мировых религий.

В «Именах» изображаются одни только лица, или лики, а может быть – маски. Общие абрисы лиц с минимальными подробностями, в самом устойчивом (и трудном для глаза) квадратном формате. Темные и посветлее, прозрачные и массивные, иногда как будто беспросветно трагичные, иногда, пожалуй, просветленные, а чаще – на пути от полюса к полюсу. Между надеждой и безнадежностью. Между страстью и бесстрастием. Между жизнью и смертью.

На первых порах среди них были даже красивые, декоративные, и напоминали гобелены. Рукоделие – занятие хорошее, но раньше или позже с ним приходится расставаться, и делать главное. В «Именах» Булгакова попыталась написать своего рода иконостас рода человеческого. Не святых, не пророков, не ангелов Господних, а совокупные обличия всех Авраамов и всех Исааков, Варфоломеев, Иоаннов, всех Никит и всех Петров. Женская половина рода людского не охвачена в «Именах», этой половине дан иной удел: серия «Матриархат».

«Матриархат» запечатлел разные обличия праматерей рода человеческого, тех самых, которые помещены в «Фаусте» Гете в глубины глубин планеты Земля. Они первобытны, безымянны, глыбообразны, наделены геологической мощью подземных магм, и эта мощь всегда двояка. Гигантские, напряженные матери-материки готовы смахнуть с земной поверхности любую форму жизни. Божества, они же монстры, священные чудовища плодородия и гибели. Плодородные части тела развиты настолько, что сам Бахтин мог бы удивиться.

Имя есть орудие мужского творения, ибо давая имена, Творец создавал Твердь и Воды, Рыбу и Дерево, Адама и Еву. Слово есть Имя. Тело есть орудие материнского творения, зачинающего, вынашивающего, рождающего и кормящего. Итак, в первых двух сериях перед нами Книга Бытия, повествование об умножении жизни. Разумеется, об умножении страдания.

Не обязательно быть особо проницательным, чтобы прочитать в этих немых, но готовых к вселенскому воплю лицах, в этих почти узлом завязанных могучих телах повесть о том, как жизнь копит в себе тоскливый вопрос, моление об искуплении. De profundis te clamavi. Или, если сказать другими словами: Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана? Не имея ясного ответа на сей вопрос, человечество в какой-то момент сильно смутилось, и новое искание Бога стало на повестку дня. Возможно, таков был главный итог так называемого Осевого времени, Axenzeit.

«Имена» и «Матриархат» написаны последовательно, в течение двух с небольшим лет. Далее надо было отвечать на главный вопрос, просвечивающий в лицах Петра, Иоанна, Авеля, Каина, Луки, Варфоломея и прочих праотеческих имясловий. Возникает серия «Библейские эскизы». Умная отсылка к утехам интеллектуала и знатока, в данном случае аллюзия на Александра Иванова, напоминает о забавах молодости, о подтекстах и шифрах семидесятников. Иванов задумывал грандиозное увенчание христианского искусства, а именно, храмовые росписи, посвященные всем, без исключения, существенным моментам Писания. Таковых много.

Булгаковой нужны не столько евангельские сюжеты Искупления и Жертвы, которые были особо важны для Иванова, сколько сюжеты, предвещающие в Ветхом Завете явление Христа. Главное для ее библейского цикла – это проблема отца и сына. Следовательно, вперед выдвигаются «Возвращение блудного сына» и «Жертвоприношение Авраама». То есть плач раскаяния и примирения, в первом случае, и чудо избавления, во втором. Застывая в объятиях, словно остывающие вулканические острова, нашедшие друг друга, обретают надежду отец и сын.

Гротескное несостоявшееся ритуальное убийство сына отцом едва не становится фактом. Но неискупимый грех предотвращен. Исаак будет жить, и продолжится родословие. Парящий вверху ангел – это удивительное открытие современной художницы. Так парили небесные спасители в живописи Эль Греко и Тьеполо. Небеса легким росчерком крыл приходят на помощь, и корявое копошение нескладных человеков на земле получает оправдание.

«Жертвоприношение» показало, что в нашей живописи действует выдающийся мастер сакрального искусства. Не литургического, не культового иконописания и статуеваяния (такого добра у нас сегодня очень не мало). Не в сюжетах дело, не в иконографии. Дело в вере. Но это момент уж очень личный, да и не проверишь. Оставим тайное в покое.

Наконец, возникают «Ангелы» – ответвление «Библейских эскизов». Те страсти, боли, метания и обретения, которые пронизывают другие серии, здесь сознательно сняты. Стерты ради этого даже черты лиц. В условном пространстве сплошного киноварно-карминного свечения намечаются крылатые вестники, и только подобия торсов, подобия рук, шей и голов намекают на родство с людьми. А может быть, они являются своим подопечным в том виде, в котором подопечные готовы их принять за своих.

Кровь и огонь, лава и металл, немыслимые температуры и неописуемые силы тяжести, другие планетарные и космические энергии, которые наметились в «Именах», развернулись в «Матриархате» и приблизились к разрешению в «Библейских эскизах», утихомирились. Мы прошли через бездны, появилась надежда. Зрителю непроизвольно хочется сложить руки так, как они сложены у Вестников.

Художнице изначально были даны прозрачный и негромкий поэтический голос и тонкая способность к сопереживанию, душевному участию. Откуда, каким образом она обрела свою нынешнюю живописную мощь, и мудрое умение воздержаться от сильных эффектов и ограничиться минимумом средств – этому нет объяснения. Остается только смотреть изумленным и благодарным взором.

Александр Якимович

доктор искусствоведения, действительный член Российской академии художеств

2011